И даже небо было нашим - Паоло Джордано

Я вдруг почувствовала огромную усталость и опустилась на стул. В помещении был кондиционер, но жара все равно была невыносимая. Продавец предложил мне воды.

Наверное, когда Берн увидел меня такой – бледной, растерянной, отрешенной, это все же тронуло его: он молча взял с прилавка темно-синий костюм за триста евро и исчез в примерочной. Через две минуты он появился в костюме – края брюк волочились по полу, пиджак был надет на голое тело. Раскинув руки в стороны, он повернулся кругом, и я увидела темные пятнышки сосков. Он не стал возражать, когда продавец принес ему белую рубашку, туфли и галстук. Галстук был чересчур яркий, но я не сказала ни слова, чтобы не разрушить чары. Берн оплатил покупки, и мы вышли из магазина, а затем и из торгового центра на гигантскую парковку, залитую июльским солнцем.

Теперь пора было подумать о праздничном убранстве дома. Берн и Данко принесли три электрические гирлянды, которые использовались для иллюминации в ближнем городке, с белыми фонариками причудливой формы, по две лампочки в каждом: когда их включали все одновременно, темная ночь на ферме полыхала огнем. Их развесили рядом, как три алтарных образа в церкви. Понадобились веревки, чтобы поднять гирлянды на нужную высоту, и подпорки, чтобы закрепить их.

Я не спросила у ребят, где они раздобыли иллюминацию, не спросила, откуда взялись деревянные столы, скамьи и десятки белых свечей в подсвечниках, которые они собирались развесить на деревьях. Я не сомневалась, что за это следовало благодарить главным образом Данко. Он был знаком чуть ли не со всей Апулией, так что у него было кого просить об одолжении.

В этих приготовлениях время пролетело незаметно. Не успела я опомниться, как уже стояла перед мэрией Остуни, об руку с Берном, теперь моим мужем, и нас осыпали пригоршнями риса. Рис застревал в волосах и покрывал белой пылью затейливую прическу, которую мама сделала мне утром собственными руками.

Потом мы пешком пошли на ферму, и, по мере того как солнце склонялось к горизонту, наши с Берном соединенные тени становились все длиннее, и в какой-то момент достали до теней фруктовых деревьев в саду. Мы двое слились в единое целое с природой.

Гости шли следом, разделившись на маленькие группы, их веселость заставляла нас идти быстрее. Время от времени кто-то обгонял нас и фотографировал на телефон. Томмазо остался на ферме, чтобы руководить ребятами из одного сельскохозяйственного кооператива, которые должны были стать у нас поварами и официантами.

Потом ночь поглотила последние остатки дневного света, а мы оказались внутри светового пятна, нарисованного лампочками.

– Никогда еще здесь не было столько народу, – погладив мне щеку, заметил Чезаре.

– Надеюсь, ты не против.

– Почему я должен быть против?

– Ты всегда рассматривал ферму как обитель тишины и покоя.

Я почувствовала, как рука Чезаре опустилась ниже, на шею: если бы это был кто-нибудь другой, я отстранилась бы, но это был Чезаре. В тот день его присутствие вселяло в меня уверенность.

– Я всегда рассматривал ее как священную обитель, – поправил меня Чезаре. – И я не представляю лучшего способа подтвердить этот ее статус.

Чезаре произнес это – и улыбнулся. Он всматривался в мое лицо, словно искал в нем какой-то секрет.

– Помнишь, однажды ты сказала, что в прошлой жизни была амфибией?

Конечно, помнила, но меня удивило, что и он это помнит.

– Сегодня я уверен в этом. Ты в состоянии приспособиться ко многим мирам, Тереза. Ты умеешь дышать под водой и на суше. Я бы хотел произнести молитву за тебя, за вас обоих. Знаю, Берн не разрешил бы мне этого, но, может быть, ты разрешишь.

На несколько мгновений праздник исчез. Остались только голос Чезаре, который читал молитву, возможно псалом, где говорилось о врагах, гонениях и коварстве.

Когда он закончил, мне показалось, что он стал мне ближе. Еще мгновение – и я рассказала бы ему, какая гнетущая мысль не дает мне забыться даже среди этого веселого гомона.

Мы хотим украсть девочку. Мы хотим украсть нашу девочку.

Он догадывался, что у меня есть секрет: я чувствовала это. Его взгляд призывал к откровенности, но я отвернулась и стала смотреть в другую сторону.

– Спасибо за благословение, – сказала я.

– Не убегай. Я хочу тебе кое-кого представить.

Я пошла за ним к беседке; там сидела женщина с черными волосами до плеч, в голубом платье, из-под которого виднелись стройные ноги. Чезаре тронул ее за плечо.

– Это Марина, моя сестра. Мать Берна. Кажется, вы никогда не встречались.

Верно, не встречались, но я поняла, кто это, еще до того, как он ее представил. Эти близко расставленные глаза, смотревшие в мои с каким-то странным удивлением, были те же самые, что у моего мужа. Я могла бы принять ее за его старшую сестру. Маленький мальчик лет трех-четырех вцепился в ногу Марины. Она покраснела.

– Берн сказал, чтобы я не приводила его, но я все же решилась.

– И правильно сделали, – ответила я. Хотя не могла заставить себя еще раз посмотреть на этого ребенка. В моем воображении сразу нарисовалась другая, скрытая сторона жизни Берна: мать-сестра, о которой он никогда не упоминал, которая завела новую семью, которую сначала внесли в список приглашенных, потом хотели вычеркнуть, но не посмели – рука, державшая перо, остановилась на середине имени, так что Марина и присутствовала, и отсутствовала одновременно. А еще – сводный брат: он был бы всего на два-три года старше нашей дочери, если бы судьба с самого начала была к нам более милостива.

– Марина очень рада с тобой познакомиться, – сказал Чезаре.

Женщина кивнула, но она была занята другим: шепотом объясняла мальчику, что надо вести себя сдержаннее в присутствии незнакомки.

– Вы уже бывали здесь? – спросила я, чтобы что-то сказать. Я вспомнила кучи миндальных орехов, вспомнила, как огорчился Берн, когда выяснилось, что его маме орехи не нужны, и вспомнила, что с тех пор у него начались боли в спине – от перенапряжения.

Марина кивнула.

– Какие красивые цветы у вас в волосах, – сказала она.

Мне хотелось бы услышать от нее и другие комплименты. Я познакомилась с ней всего несколько минут назад, и сразу она превратилась в самую важную гостью на этом празднике.

Но ее что-то смущало.

– Пойдем в дом, Чезаре? – предложила она.

– Конечно. После торта, – мягко ответил он.

Затем малыш удрал, он пробирался между ногами взрослых, как между деревьями в лесу: казалось, он не хотел присутствовать при разговоре, который зашел в тупик. Марина поспешила за ним, на ходу пробормотав: «Извините». Чезаре